чудо всегда ждёт нас где-то рядом с отчаянием
Долгий путь домой
Автор: znaika
Бета: mary_elizabeth
Фэндом: Король Артур
Персонажи: Тристан/Изольда, Агравейн, Артур/Гвиневра, Галахад, Гавейн, Ланселот, Дагонет, Борс/Ванора
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Драма, AU
Размер: Макси, 82 страницы
Кол-во частей: 8
Статус: закончен
Описание:
Когда от тебя останется пепел, то с первым порывом западного ветра ты вернешься домой.
Посвящение:
Всем фанам КА-2004.
Публикация на других ресурсах:
А оно вам надо-то? По этому упоротому фэндому никому и ничего не надо, лол.
Примечания автора:
Агровейн - тот, кто по фильму числился Merlin's Lieutenant. Чего-то мне показалось, что ребята с ним более чем знакомы, как, собственно, и он с ними.
И да, даешь всем Тристанам по Изольде.
У автора новый сорт чая и новый проигранный спор.
ge.tt/4J70rQm/v/0
Знаю, что из Кольхааса, но очень-очень в тему особенно к последней главе.
Наверное, в этой истории больше всего меня. Пусть я и "провела своего
персонажа через все круги ада" (да, Света, задело), но я люблю его.
Может, жестоко это все было, хотя даже и не "может". Я иначе не видела
этото рассказ.
Глава 1. — Viam supervadet vadens
Когда Ланселот произнес сакральную фразу, что, возможно, было бы лучше, если бы их предки погибли, нежели обрекли своих детей на — "Давайте называть вещи своими именами; хоть раз в жизни нужно быть честными!" — рабство под гнетом римлян, он только усмехался. Но сегодня такие безжалостно правдивые слова, на которые все эти годы почти удавалось закрывать глаза, все же вылезли наружу вместе с болью, увы, не душевной.
Перед глазами стояло необычайно яркое синее небо, ни облачка. Дым от костров пиктов развеял ветер. Где-то там, совсем рядом, шло сражение, и будь у него силы — боже, да хоть какие-нибудь, — он бы не оставил своих братьев. Только сейчас почему-то не было сил и, зажимая рану — ненавистный красный цвет растекся по ладони, — в голубых небесах, таких ярких, как глаза Изольды, он выискивал своего верного пернатого друга, все еще надеясь проститься в последний раз.
Только его все не было.
Все они покинули его в смертный час.
И когда белая вспышка боли промелькнула перед глазами, на какой-то момент ему показалось, что она, его Изольда, вновь, как и раньше, нежно коснулась его щеки.
Он протяжно вдохнул воздух, отчего-то отдающий кровью, — главное, не вспоминать о боли; ее ведь нет, правда? — и, видимо, сжалившийся бог даровал ему забвение.
***
От длительного бега было тяжело дышать. С каждым шагом ему все больше казалось, что еще немного — и он обессиленно свалится на землю. Темно, хоть глаз выколи. И ни огнива в кармане, ни звезды на небе. Только там, вдалеке на севере — за деревьями уже и не видно, — полыхал ярким пламенем форт.
Видимо, он слишком сильно провинился перед своими богами, в которых больше веры не было, раз в самый сложный для него час, — Тристан в этом был уверен — помощи ждать было неоткуда. Искать негде. Не у кого.
Впрочем, как и всегда.
Голоса преследователей не было слышно. Отстали? Неужели? Нельзя-нельзя-нельзя останавливаться. Нельзя позволять себе расслабиться хоть на мгновение. Месяц в небесах сокрыт тяжелыми грозовыми тучами. На дворе июнь, но отчего-то не по-июньски холодно. Холодно не так, как было на корабле, не так, как дома, зимой, не так, как когда-то, когда он ушел под лед, пытаясь доказать сестре, что он крепкий и выдержит все на свете.
А вот сейчас уже доказывать-то некому, да и незачем.
Он грустно усмехнулся, утирая рукавом пот. Серая обветшалая рубаха ни от холода не спасала, ни от жары. Вот она какая, одежда, выданная славными, добрыми, честными римлянами, забравшими их в рабство. Всего лишь на пятнадцать лет.
Холодно было так, будто бездна разверзлась и поглотила его. Та бездна, которой пугал его в детстве отец. А он, как хороший сын, беспрекословно верил и следовал отцовским наставлениям. До того славного дня, когда им рассчитались за давние счета деда. Или прадеда. Кто уж теперь вспомнит, кто из рода навлек беду на семью, выжив в сражении. Да и незачем вспоминать, все равно этого не изменишь.
Слез не было. Ни тогда, ни сейчас. И Тристану отчего-то казалось, что и не будет их никогда. Словно бы умер он в день, когда за зелеными холмами скрылись степи, где он провел детство, рассекая просторы верхом на любимой гнедой лошади, имя которой за время морского путешествия пришлось вытравить из головы, сердца, памяти. Потому что невыносимо было просыпаться под звуки плещущихся волн и видеть полудремные сны, сны-видения, родом из прошлой жизни, где все было так хорошо, так тепло. Где было место солнцу и зеленым степям. Где чувствовалась в каждом вдохе, жесте, мгновении свобода.
Пятнадцать лет, пятнадцать рабов. Пятнадцать мальчишек, лишенных жизни, дома, семьи, ненавидящих свое прошлое, своих предков. И только призрачная надежда на возвращение.
— Когда-нибудь… ты поймешь, Тристан, поймешь, — шептал ему отец, пока дряхлая старуха, заменившая ему мать — да, она была чрезмерно строга, но и ей бы он сегодня рад был, — оттаскивала плачущую сестру в сторону, забирала у двенадцатилетней малышки отцовский меч. Девочка вместо отца хотела защитить своего старшего брата.
"Не пойму, отец, никогда не пойму, как можно отдать своего ребенка врагу, когда-то из милости даровавшему одному из наших предков жизнь", — Тристан так и не решился этого сказать, увы. Он был хорошим сыном. Хорошим.
Наверное, слишком.
Белые волосы и небесного цвета глаза сестренки, полные слез глаза, теплые руки, так крепко вцепившиеся в рубаху — из того полотна, что когда-то еще соткала мать, — и слова "Пожалуйста, вернись, Тристан" преследовали его в кошмарах.
"Пожалуйста, вернись".
Хорошо, что им нужны мальчишки.
Тогда же в горле пересохло. Тогда же его начал бить озноб, который все это время — даже сейчас, когда он устало перешел из бега на ходьбу, — не отпускал, он ласково обнял малышку. Уткнулся лицом в макушку, вдыхая ромашковый аромат ее волос — травы, сохраненные Сарданой еще с самого лета, напоминали о теплом и ласковом солнце, когда вокруг вся степь была усыпана снегом, когда ковыльные поля не пестрели зеленью и ручьи замерзли. И так не хотелось ее отпускать. Ни на миг. Он не хотел оставлять сестру с отцом, не способным защитить своего единственного сына.
Не способным быть таким воином, которым он его сделал.
— Вернусь, что бы ни случилось, Сардана, слышишь. Я вернусь, — утирая слезы сестренки, шептал он ей на ухо и поцеловал на прощание в висок. — Ничто не стоит твоих слез, маленькая. Ты только верь. И однажды, с первым утренним лучом, я приеду.
Ложь сладкая, ложь, которая должна была стать правдой и утешением, почему-то не приносила облегчения ни ему, ни сестре — Сардана только крепче вцепилась в него, будто бы знала, что прощается навсегда.
Навсегда — это долго, усмехался он тогда, со злостью оглядывая толпу, собравшуюся поглазеть на то, как очередной "юный воин" отправится в чертоги "Великого Рима". И чего Тристан никак не мог понять ни тогда, ни сейчас, так это то, почему же отец, прекрасно зная, что однажды история его юности повторится, не скрылся вместе со вновь обретенной семьей где-то в степи, а дожидался славного часа, когда по живую дань приедут римляне.
Прислонившись лбом к дубу, он облизал пересохшие губы. Вот бы найти родник. Где-то в небесах промелькнула молния. До этого тяжелый воздух стал словно еще гуще.
Тристан усмехнулся: видимо, боги этой земли не очень рады пролитой крови. И что бы там ни говорил этот мальчишка Артур о своем великом божестве, сегодня "Он", его "Бог", явно смотрел в другую сторону. Может быть, в сторону дома Тристана, который прошлой ночью в красочном сне ему привиделся.
Скрываться в лесах, пока римляне пытаются погасить пожар, устроенный пиктами, — не лучшая идея. Пытаться добраться к морю — благо путь он запомнил, наверное (Наверное? Боги, помогите хоть раз своему нерадивому сыну), — еще хуже. А дальше оставалось добираться до дома только вплавь. Несколько месяцев.
Он горько рассмеялся. Плечи дрожали, будто он только-только вынырнул из ледяной воды. Только тогда была рядом мать, до смерти перепуганная. Сардана позвала ее сразу же. Тогда мать, пробираясь по тонкому льду, чуть ли не нырнула за ним в воду, а потом, уже в хижине, долго-долго растирала его, озябшего, закутывала в шкуры, отпаивала горячим отдающим горечью ивовым отваром. Даже не ругала его, никак не в силах была нарадоваться, что он жив. А через несколько седьмиц умерла от лихорадки.
Нужно идти, бежать да ползти, в конце концов. Потому как либо пикты, либо жаждущие вернуть в свои заметно поредевшие ряды римляне поймают его. И все — конец славным мечтаниям о свободе.
Свободе, вкус которой он так усердно пытался не забыть.
Подул пронизывающий ветер. Тристан зябко обнял себя за плечи, вглядываясь во тьму. Нет, показалось. Устало перевел взгляд на заживший шрам на предплечье, посмотрел на босые ноги и усмехнулся. Ну, куда уж хуже?
Хуже всего было в море.
Нет, не так. Хуже всего было в море ночью, когда, закрыв глаза, прижавшись к дощатой стене, отдающей солью, обняв себя за плечи, пытаясь не прислушиваться к всхлипам Галахада, младшего из новых воинов Рима, Тристан невольно вспоминал теперь уже ненужные картины из прошлой жизни. Дрожа, кутаясь в попону — плащей, видимо, у римлян не хватило, — он проклинал себя за то, что так и не научился хорошо плавать.
Хотя, что бы это дало?..
От постоянного шума волн, плавного и опротивевшего колебания мутило, тошнота подкатывала к горлу, стараясь вырваться наружу. Тристан, плотно зажмурившись, представлял, как рассекает просторы степи на…
Нет.
Пожалуйста, только бы не помнить. Только бы не помнить.
За тонкой перегородкой слышно было, как волновались лошади. Возможно, грядет очередной шторм. И так хотелось пробраться к ним, успокаивающе пробежаться ладонью по гриве, попытаться убедить, что все будет хорошо. Хотя бы их убедить, потому как сам уже давно простился с верой в светлое будущее. Наверное, тогда, когда первого тяжело заболевшего мальчишку римляне выбросили за борт. Тогда Тристан понял, что все его семь богов глухи к мольбам тех, кто покинул свои земли.
Он остался совершенно один.
Под потолком висела еле горевшая масляная лампа с фитилем из льна кар… — боги, как же говорил Крас, в очередной раз желая своим особым методом — ожег с руки все еще не сошел, — объяснить значение непонятного слова сарматским детям? Тристан зажмурился, пытаясь вспомнить название. Наверное, премудрость латыни он никогда не сможет в полной мере постичь с таким прекрасным учителем, пусть и отец когда-то охотно делился сокровенными знаниями с будущим юным воином Рима.
Предвкушая скорое прибытие в порт, римляне, обязавшиеся присматривать за ними, позволили себе испить вина. И сейчас Крас со своими помощниками, устроившись у выхода из трюма, играли в кости, периодически смеясь, делясь скабрезными шуточками с теми, кто за счастье принял бы вечную тишину от этих верных империи солдат.
— Разве честно так поступать, — Тристан открыл глаза, обернувшись на голос Ланселота. Боги, даруйте этому пустослову безмолвие. Однажды своим длинным языком обречет он себя и всех, кто будет с ним, на погибель. — Разве честно, что двое сыновей Лагмара, вы, Гавейн и Галахад, должны единочасно быть в плену у римлян?
— А что ты предлагаешь? Поделить срок службы надвое? — чуть слышно протянул Гавейн, намочив водой из кувшина край своего "плаща", приложил его ко лбу что-то шепчущего в бреду Галахада. Пару дней назад заносчивый мальчишка бросился в воду. По крайней мере, так сказал Крас, который чуть не пристрелил "беглеца". Тристан усмехнулся, потирая обожженную руку. Не заметь он тогда Галахада, не подбей стрелу, не узнал бы, что фитиль в масляной лампе из карпасийского льна.
— Что вы там лепечете, сучьи дети? — за три месяца пути это выражение почти сроднилось с ними. Уж чем-чем, а бранными словами изъясняться будет довольно просто в Британии, благо учителя были хорошие. Тристан шумно втянул воздух и отвернулся к стене. — Если что-то хотите мне сказать, то изъясняйтесь на языке людей, а не животных, — под одобрительный смех своих сослуживцев, Крас еще отхлебнул прокисшего вина — Тристан слышал как-то раз жалобы одного из солдат, что винцо с душком им достается с обеденного стола декуриона.
— Прекрати, — бросив тяжелый взгляд на сжавшего руки в кулаки Ланселота, сказал он. Сердце в груди трепетало, словно загнанная птичка, под горлом встал ком, мешающий дышать. Агравейн, до этого момента делавший вид, что спит, покачал головой, призывая его к молчанию.
Плотнее закутавшись в попону, он закрыл глаза, предпочтя закончить нелепый спор.
Видимо, не судьба.
— "Прекрати"? Разве ты не понимаешь, что, позволяя им так себя вести, мы навсегда останемся слугами Рима?
— Мы и так их слуги. По крайней мере, пока не выйдет срок, — резко ответил Тристан сквозь сжатые зубы.
— Хуже, щенок, — острие гладиуса впилось под левую скулу. И когда этот пропойца успел подойти? Тристан уперся головой в стену и зажмурился. Ну давай же, давай, и свобода, отобранная на пятнадцать лет, вновь будет с ним.
"Пожалуйста, вернись".
Сардана, чистое голубое небо, зеленые травы, покрытые росами… И ветер, несущий аромат, воспоминания о котором ничто и никто не сможет отобрать.
Сердце неприятно кольнуло. Он открыл глаза.
— Вы — рабы. А знаешь, как раньше поступали с рабами? — Крас пьяно улыбался, нависая над ним. Еще немного — и Тристан дотянулся бы до кинжала в ножнах, висящего на поясе римлянина. — Беглым купировали уши, чтобы все знали, с кем имеют дело, если еще раз осмелится эта скотина бежать. А таким, как ты, — Крас понизил голос, сильно надавив, чиркнул острием по его лицу, оставив кровящую глубокую отметину на скуле. Тристан вцепился руками в попону, — непослушным ублюдкам, делали отметки на лице. Теперь не скроешься…
— Крас, прекрасно, что ты решил в преддверии дома в очередной раз преподать урок вежливости, — Гектор, ударив кубком по столу и ненароком сбросив пару монет на пол, поднялся. — Но что ты скажешь декуриону Марку Ливию, если завтра он не досчитается своих детишек?
Римлянин подошел поближе, склонился над ним, будто бы желая рассмотреть дело рук своего товарища.
— Не подохнут, — хмыкнул Крас, наступив на ладонь Тристана. — Была б моя воля, давно бы избавился от таких, как ты. — Римлянин схватил его за подбородок, дыша в лицо винным перегаром. Тристан еле сдержался, чтобы не плюнуть в наглую морду и закусил губу. — Ишь ты, несимметрично, — и черкнул лезвием по второй скуле.
Тяжелые капли медленно стекали по лицу.
Уж чего точно предположить Тристан не мог, что в таких вот "сражениях" придется проливать кровь. Протянув руку вперед, он осторожно и незаметно вытащил из ножен кинжал, положил его себе под ногу и невольно слизнул дорожку, которую оставила капля отвратительного красного цвета. Темными каплями кровь стекала на рубаху.
— Ты что, совсем ополоумел? — Гектор оттолкнул Краса в сторону, выбив из рук гладиус. Люций поднялся из-за стола и направился к своим друзьям, поставив на столешницу стакан с костями. — Оставь детей в покое, идем, еще в кувшине есть вино.
Только когда Крас с Гектором отошли в сторону, он смог спокойно вдохнуть. Тыльной стороной ладони утер кровь, брезгливо вытер руку о "плащ". Люций как-то странно на него смотрел, будто бы никак не мог решиться, стоит ли ему что-то сказать или нет, и, развернувшись, направился к своим, подняв гладиус Краса.
Под дружный гогот римлян и звон соприкасающихся кубков, к нему подсел Агровейн.
— Спрячь, пока он пропажи не заметил, — Агровейн осторожно протянул руку к его лицу и отвел в сторону прилипшие к ране пряди. — Что, Тристан, с боевым крещением?
От этого воистину римского выражения, набившего оскомину за время пути, передернуло.
— Боевое крещение будет тогда, когда эта мразь захлебнется своей кровью, — улыбнувшись кончиками губ, ответил он в тон — нет, не другу — товарищу по несчастью.
И впервые, когда Агровейн участливо похлопал его по плечу, Тристан пожалел, что так тяжело сходится с людьми.
Полыхнула очередная молния, рассекая иссиня-черные небеса на две части. Скоро, скоро начнется дождь, который скроет следы. Отлепившись от дерева, тяжело вдохнув, Тристан вновь продолжил свой путь.
Глупо сейчас кричать на весь лес "Агровейн!". Так же глупо, как и было бежать из лагеря. Но лучше уж погибнуть здесь, чем провести еще пару дней в форте римлян. В бездну, в бездну их всех. Только сам же прекрасно понимал, что такой судьбы Артур, Дагонет, Борс, Гавейн со своим братишкой, даже этот непомерно болтливый Ланселот не заслуживали.
Незачем злиться на тех, кто невиновен. Особенно когда еще живы те, кто такой судьбы достойны.
— Мало тебе досталось? — Тристан не замечал ранее, что так тихо Агровейн может подкрадываться. А он-то думал, что сложнее всего было выждать, когда все уснут. По-видимому, уснули не все. Холодная рука товарища по несчастью закрыла рот. — Не шуми и как можно медленнее давай назад. Не хватало еще, чтобы эти проснулись, — кивнул в сторону Краса, Люция и Гектора. Все же вино сделало свое дело. Даже если бы Крас и не был такой скотиной, каковой имел обыкновение быть, то хотя бы за чудовищный храп его хотелось бы прирезать.
Половица на удивление не заскрипела под их весом; тихо возвращаясь в свой угол, Тристан оглядывался по сторонам. В неярком свете лампы он заметил взирающего на него исподлобья Ланселота.
— Скажи мне, друг мой, — усевшись рядом с ним, до боли сжав запястье так, что пришлось пальцы все же разжать, Агровейн легко подхватил кинжал, — у тебя не все в порядке с головой, да? — понизив голос, спрятав за голенище оружие, продолжил: — Ладно, сам подохнуть хочешь, но остальных зачем за собой-то тянешь? Думаешь, они пощадят нас?
Едкий шепот был еле слышен за громовым храпом. Но отчего-то Тристану упорно казалось, что не только Ланселот прислушивался к словам Агровейна. Что-то жалобно пролепетал Галахад, видимо, жар еще не спал.
А они действительно рассчитывают на пощаду? Правда что ли? Тристан хмыкнул и закусил губу. Что Агровейн хочет, чтобы он сказал? Ему просто нечего сказать, кроме как гадкого от своего содержания и послевкусия — "Прости". Он хмуро опустил голову, упершись подбородком в грудь, и обнял колени руками.
Волны мерно разбивались о борт, убаюкивая. Тепло, исходящее от сидящего рядом Агровейна, успокаивало грозу, бушевавшую внутри. Боги. Он же чуть не убил человека. Пусть и римлянина. А что больше всего пугало Тристана, так это то, что подвернись еще раз такая возможность, он бы попытался вновь без зазрения совести.
Лампа мерно раскачивалась под потолком. Неяркий свет создавал по углам причудливые тени, похожие на те, что отбрасывало пламя костра дома.
— Кто у тебя остался там? — придвинувшись поближе, накинув на него подобие плаща, спросил Агровейн. Незачем уточнять, где это заветное "там". Тристан горько усмехнулся.
Отец, Сардана и старая Алма, заменившая мать.
Только почему же от воспоминаний об отце и Алме не трепетало сердце, не сжималось в груди, не бежала быстрее кровь, не билась в голове страшная мысль, "А что если…"?
Первому сидеть в тишине надоело Агровейну, Тристан уже к ней давно привык. Пробурчав себе под нос излюбленное ругательство его отца, тот закатил рукав рубахи. На запястье красовался кожаный браслет с надписями.
— Видишь? Не только тебе пришлось кого-то там оставить.
Тристан не спросил, кого пришлось покинуть Агровейну. Пять имен в тусклом свете лампы были еле различимы, но он смог прочесть. Судя по тому, как нахмурился собрат по несчастью, об оставленном за морем прошлом больно думать не только Тристану. Римляне разрушают семьи, забирая из дому детей, заставляя платить из поколения в поколение жизнью за милость, дарованную одному из далеких предков. Облизнув пересохшие губы, Тристан произнес:
— Сестренка.
Кубок, качающийся по столу, громко звякнул, задев опустевший графин. Никто из верных воинов Рима не открыл глаз.
— Вот и живи ради нее. Пятнадцать лет — это не так уж и много, если не…
— Считать? — он выдавил из себя тихий смешок.
— И это тоже. Но я хотел сказать, не делать глупостей, Тристан. А это, — Агровейн указал в сторону голенища, — пока побудет у меня. Если… — парень криво усмехнулся, — добрый страж все же начнет поиски своего оружия, то первым делом проверит тебя. Похоже, он тебя любит.
— Безмерно.
Безумно хотелось спать, будто бы усталость всех этих дней разом навалилась. Подавляя зевок, он старательно пытался не позволить глазам закрыться.
— Спи уже, любимец римлян. Я постерегу твой сон, — почти смеясь, прошептал Агровейн. И тот холод, гнездившийся в груди Тристана три месяца, на мгновение сменился теплотой. Сказав чуть слышное "спасибо", хмуро глянув на разглядывающего его Ланселота, Тристан закрыл глаза.
Гремел гром в небесах. До условленного места осталось совсем немного, только сил бежать уже не было. И почему нет дождя тогда, когда он так нужен?
Хоть бы с ребятами было все хорошо.
Тристан усмехнулся. Нашел время, когда стоит переживать за тех, кто остался в догорающем форте. Если так хотел остаться, то зачем бежал?
И когда он взобрался на пригорок, первые капли долгожданного дождя упали ему на лицо. Расставив руки в стороны, запрокинув голову, раскрыв рот, Тристан жадно ловил влагу. Вот он, вкус свободы.
Начавшийся ливень все усиливался. Молнии рассекали черные небеса. И впервые за долгое время на сердце было так спокойно, будто он уже нашел свой путь домой.
____
* Дорогу осилит идущий (Сенека)
B.Santigrey – The black rain
Глава 2. — Amicus verus — rara avis
— Тебя никогда не интересовало, почему же эти проклятые сарматы так сильны? — хрипло смеющийся голос — это определенно не то, что хотелось бы слышать после смерти. Тем более, если говоривший принадлежал к пиктскому племени. Отчего-то не было слышно пения райских птиц, да хотя бы песен соловья. Странно. Неужели жив? Удивляться времени не было — левую сторону вновь пронзило болью, окончательно убеждая в том, что жизнь все же не покинула бренное тело. Он тяжело втянул воздух. В горле пересохло, в голове набатом стучала кровь.
— Ну что же, у нас есть удивительная возможность узреть источник силы, — ответил второй, растягивая гласные, касаясь холодной рукой его шеи. Чуть приоткрыв тяжелые веки — перед глазами были две размытые тени — Тристан заметил, что такой длинный и тяжелый день сменился сумерками.
Боль растекалась по всему телу. Пальцы почему-то не слушались, он, как ни старался, не смог сжать в руке кинжал, когда тот, второй пикт, стал разрезать доспех.
— Ты смотри, стеганка-то какая хорошая была. Даже жаль резать.
Прищурившись, всматриваясь в силуэты этих двоих, Тристан пытался понять, отчего же его собратья не стали его искать.
Неужели они проиграли?..
— Главное, чтобы его жаль не было, — усмехнулся старец, пнув Тристана по голени. А потом, видимо, заметив, что он очнулся, обнажил зубы в некрасивой ухмылке. — Фидах, смотри-ка, сармат-то еще живехонек.
Стон, так усердно сдерживаемый, все же вырвался из груди. Тристан чуть слышно прошептал "Воды", хотя уже не особо надеялся на то, что эти двое ему помогут. Судя по украшениям и татуировкам на раскрашенных лицах, его нашли падальщики, и даже если его бог и всесилен, то вряд ли он смог бы прогнать этих мерзких созданий.
— Ишь ты, еще на своем что-то лепечет, — старик сделал глоток из бурдюка и закашлялся, услышав отповедь товарища.
— Значит, товар ценнее будет, — не отрываясь от своего дела, ответил второй, разрезая рубаху Тристана. — За сердце живого сармата дадут вдвое больше золота. Тем более этого, — пикт со злостью сплюнул на землю.
То, что погибнет он на поле боя, Тристан понял еще с самого прибытия в Британию. Но чтобы так… даже в своих самых отчаянных предположениях он не смог бы этого предугадать.
Силы все не было, руки пробивала мелкая дрожь. Он прошелся сухим языком по пересохшим губам.
Там, в небесах, промелькнула тень. Долгожданная тень, сопутствующая ему в каждом бою и, видимо, ставшая предвестником его смерти.
"Где же ты раньше был, друг мой?" — вглядываясь ввысь, Тристан растянул губы в улыбке. Все же попрощаться удалось. И на том спасибо.
Фидах, или как там его, замер с занесенным кинжалом в руке, читая молитву богине войны. Тристан прекрасно знал, что за этим последует. Будет сегодня работа волхву. Ночью, когда взойдет полная луна, обмакнув острия мечей в его крови, новое поколение пиктов станет частью братства иниш, которое много лет назад он оскорбил своим отказом.
"Нет, сестренка, я не вернусь домой", — Тристан глубоко вдохнул и закрыл глаза, заметив занесенный над грудиной кинжал. Он останется здесь, со своей Изольдой.
Тело прошило новой волной боли, когда возвышавшийся над ним пикт упал на него, аккурат надавив на раненный бок коленом. Не видно было, из-за чего так сильно закричал старик, но было прекрасно слышно, как очередная стрела со свистом пролетела по воздуху.
Тристан растерянно замер, услышав голос того, кому так отчаянно желал смерти:
— Если бы не твоя куропатка, стал бы ты еще и любимцем пиктов, — убрав стрелу в колчан, а лук за спину, Агровейн, оттащив распростершегося на Тристане пикта в сторону, склонился над ним. — Рад тебя видеть живым, Тристан. Гоури, Мар, пошевеливайтесь, здесь раненый.
И когда телега, поскрипывая, катила в сторону леса, лежа рядом с ранеными пиктами, которые бесстрашно сражались под знаменами Артура, Тристан задавался вопросом, на который по-настоящему боялся получить ответ.
Неужели все его братья полегли на поле брани?
***
Останется только голос прежним, да. А еще, наверное, цвет глаз. Ведь когда-то мать рассказывала, что в детстве и он был таким же светлым, как и Сардана. А может, и голоса не останется. Как бы он тогда узнал ее по прошествии стольких лет?
Подойдя к разлогому вязу, до нитки промокший, он уже жалел о своей выходке постоять в самый разгар ливня на холме. Дождь все еще продолжался, мерная капель клонила в сон, и Тристан отчаянно боролся с холодом, сотрясающим озябшее тело. Устроившись у корней дерева, он обхватил себя за плечи. "Ну, хотя бы жажда не мучает", — усмехнулся он, устало прислоняясь головой к почти сухой и почти теплой древесине вяза.
По прибытии томившиеся в трюме лошади пытались скрыться в порту от своих славных хозяев. Видимо, не только сарматским детям римляне были неприятны, отметил Тристан, кутаясь в "плащ". Кое-как втиснув четырнадцать мальчишек в крытую повозку, Крас, закрыв выходы мешковиной, велев им заткнуться, усевшись на козлах, повез их к "новому дому".
Галахаду лучше не становилось. Гавейн, не сомкнувший за прошлую ночь глаз, едва-едва боролся со сном.
Зачем было забирать этого мальчишку, ровесника его сестры, сюда? Неужели великие воины не понимали, что, забрав этого ребенка, они обрекают его на погибель? Верилось с трудом.
— Как пить дать не доедет он до форта, — нахмурившись, произнес Борс.
— Неужто лекарем заделался, знаток? — едко прошипел Ланселот, скидывая с себя жалкое подобие плаща, и укутал раскашлявшегося Галахада. — Ты смотри, о чем ни спросишь, на все у тебя ответ есть.
— А ты спроси у меня, что я с такими заносчивыми юнцами, как ты, делал, — подавшись вперед к Ланселоту, зло ответил старший из "воинов Рима".
Многие из ребят, предчувствуя последующую драку, отодвинулись к матерчатым стенам повозки, не желая быть задействованными в подобном. Тристан потер переносицу. Ну вот, опять. Неймется Ланселоту устроить бой, пусть даже со своими соплеменниками, с которыми он должен быть единым целым.
— Кончайте собачиться. Чего-нибудь дельное предложить в силах? — высокий парень, Дагонет, передал Гавейну бурдюк с водой. — От ваших распрей парнишке легче не станет, а если есть желание кулаки почесать, то уж будьте добры, дотерпите до форта.
Агровейн предостерегающе отрицательно покачал головой, видимо, заметив в его глазах решимость. Сглотнув горькую слюну, потерев саднящую щеку, Тристан произнес:
— У римлян есть лекарство.
Наверное, все же зря сказал. Только понял он это чуть позже, едва сдерживая порыв врезать Ланселоту. Кто-то жестоко пошутил, сказав, что младший из "юных римских конников" — это Галахад.
— Вы смотрите, кто заговорил! Да скорее сами боги ниспошлют нам лекарство, чем мы у них помощи допросимся.
— Не переусердствуй, сравнивая этих жалких червей с богами, Ланселот, — касаясь голенища, по-видимому, достав кинжал, улыбаясь, ответил Агровейн. — Лучше бы ты язык учил так усердно, как пытаешься себе среди нас нажить врагов.
— Врагов? Среди вас? — презрительно протянул Ланселот, собираясь еще что-то добавить, но был остановлен Тристаном.
— Люций поможет, если его попросить.
— Да, он нашу речь поймет, как же. Единственный, кто понимает это…
— В бездну Краса. Меня обучил языку отец, — сцепив зубы, отведя взгляд в сторону, сказал Тристан. В повозке стало тихо. Снаружи доносился смех римских конников. Идея, поначалу казавшаяся безумием, приобретала с каждым мгновением все больше красок.
Расталкивая товарищей по несчастью в сторону, Агровейн дошел до задней стенки повозки, провел рукой по ткани. Тристан поднялся со своего места, передал плащ Гавейну и в полнейшей тишине, разбиваемой только тяжелым дыханием Галахада, подошел к, как оказалось, другу.
— Любимец римлян, я надеюсь, ты бегаешь так же хорошо, как говоришь, что знаешь язык. Люций ехал впереди, придется знатно пробежаться.
— Знаю.
— Уверен, — уже тише, склонившись к самому уху, прошептал Агровейн, — что оно стоит того? Они поймут. Тебе же есть еще куда вернуться, есть к кому. Не забирай у себя эту возможность.
— Если я этого не сделаю, то заберу возможность у него, — обернувшись, он посмотрел на Галахада, ободряюще улыбнулся Гавейну и, кивнув Агровейну, дождавшись, когда тот вспорет мешковину, выпрыгнул из повозки.
Приземление назвать удачным было очень сложно. Левое колено разбито, лошадь следовавшего за повозкой Гектора испуганно встала на дыбы. Ускоряясь, слыша ругань Краса вслед, Тристан уже знал, что последующая расплата за проступок, который по идее должен спасти жизнь его собрату по несчастью, может стоить ему гораздо большего, чем шрамы на лице.
Вырвавшись вперед, Тристан заметил на серой в яблоках лошади Люция.
— Люций… помогите. Одному из… наших плохо, — едва переводя дыхание, выпалил он. Римлянин удивленно взглянул на него, но лошадь все же остановил, жестом указав поднявшим было копья воинам успокоиться.
Странно, что ни один из солдат не схватился за лук. А может, это и к счастью, отметил про себя Тристан, распрямляя плечи.
— Что ты сказал?
Прохлада раннего утра пробралась под тонкую рубаху, неприятно холодя разгоряченное от бега тело. Он невольно вздрогнул и, глядя в ярко-зеленые глаза римлянина, произнес тот довод, который вчера спас ему жизнь:
— Что вы скажете декуриону Марку Ливию, если завтра он не досчитается своих детишек?
Бросив вожжи, спрыгнув с козел, к нему бежал Крас, обнажив гладиус.
Боги, только бы успеть.
— Ты знаешь латынь?
Он кивнул.
— Если вы не дадите ему лекарство, он обречен.
— Ну, щенок, ты доигрался, — удар пришелся аккурат в живот, Тристан не успел сгруппироваться. Разве что согнулся от боли и зажмурился, когда Крас собирался было нанести следующий.
— Оставь его. Я тебе сказал, оставь его, Крас. Вы, двое, — указав на спешихшився воинов Рима, Люций отдал приказ, — отведите парня в повозку. Скажите Гектору, чтобы принесли лекарство. А что до тебя…
Дальнейшую ругань Люция Тристану послушать не дали, волоком потащив его к собратьям. Он поймал себя на мысли, что с удовольствием послушал бы продолжение начавшегося спора между римлянами. Но, видимо, не всем желаниям суждено сбыться. Даже таким крохотным.
— Все выходите, живо! — крикнул воин, подведя Тристана к повозке. Он в недоумении посмотрел на римлянина.
— Но один из них не может идти. Позвольте хотя бы ему остаться внутри.
— Тебя кто-то…
— Кастор, оставь, — сказал подоспевший Гектор и, дождавшись, когда собратья Тристана выбрались из повозки, забрался внутрь, где остались Галахад с Гавейном. — А ты, — римлянин указал на него рукой, — пойдешь со мной. Давай, поднимайся.
Сквозь разрез в мешковине в повозку пробивалось солнце. Проведя рукой по ткани, Гектор только хмыкнул и сорвал серое рубище.
— Я так понимаю, кинжал Краса, исчезнувший на судне, у вас? — воин бросил на Тристана пристальный взгляд. — И когда ты спрыгнул, твои собратья избавились от оружия, верно я говорю?
Какая в бездну разница, куда делся кинжал? Ему-то откуда об этом знать? Сжав руки в кулаки, он опустился рядом с зовущим в бреду мать Галахадом.
Сердце пропустило удар.
— Таков был план, — чуть слышно, вперившись взглядом в белого как снег мальчишку, произнес Тристан, потирая ушибленный правый бок. Как ни крути, но Крас силен, будь он неладен.
Римлянин криво ухмыльнулся и подошел к зашедшемуся в кашле Галахаду, коснулся его лба и нахмурился. Достал из холщевой сумки металлическую кружку и продолговатый пузырек с неизвестной настойкой, от которой по повозке разнесся аромат липы и тот почти забытый запах ивовой коры.
А после, закончив свои манипуляции (Гектор даже странно пахнущей мази не пожалел, щедро намазав грудь мальчишки), уже у выхода, предупредив, что в случае, если Галахаду станет хуже, то стоит его позвать, наверное, впервые за все путешествие по-доброму улыбнулся.
— До форта еще полдня пути. Не переживай, твой друг будет жить.
Тогда же, оставшись с Галахадом и Гавейном, ловя недовольные взгляды собратьев по несчастью, вынужденных из-за него идти пешком до самого форта, Тристан впервые искренне молился семи богам, вынужденно выслушивая заунывные оповеди священника, которого римляне в наказание оставили с ними в повозке.
— Спасибо, что спас его, — произнес Гавейн, заработав неодобрительный взгляд священнослужителя, вынужденного остановиться в своей истории о прославлении римского божества.
— Еще не спас, — чуть слышно ответил Тристан, положив смоченный водой край попоны на лоб Галахада. И невольно задумался, чего же ему будет стоить спасенный, как выразился Гектор, "друг".
Странно, где же пропал Агровейн? Неужели что-то пошло не так и его схватили? Да быть такого не может.
Он прислушался. Только листья шелестели на ветру, да моросящий дождь все никак не прекращался.
В животе противно заурчало. Тристан поморщился — нашел время голод напомнить о себе.
Ничего, он подождет еще немного и будет продвигаться вглубь леса, к реке. И если… Ждать того, кто уже не сможет прийти, — верх глупости. А там, в чаще, уже будет легче — нужно только следовать за течением, и он выйдет к морю.
— Дай мне воды.
— Еще раз и на латыни, — отпивая из бурдюка, усмехаясь, произнес Крас.
— Дай мне воды.
— Я не понимаю твоего лепета, Тристан. Будь примерным мальчиком, и скажи это на латыни.
Солнце было в зените. Казалось, боги возненавидели его за что-то. За что-то, за что прощения ему нет, как бы он ни старался, ни вымаливал. За несдержанное перед матерью обещание, наверное.
Из раздумий его вывел голос Краса.
— Так что, вспомнил, как вода будет на латыни? — наклонив бурдюк так, чтобы живительная влага лилась рядом с лицом Тристана, спросил воин. И, обещая всем своим богам, что оросит кровью этого римлянина землю, Тристан растянул губы в улыбке.
— Что же скажет тебе твой бог, когда ты предстанешь пред ним в день страшного суда, Крас? Ведь даже мои боги покарали бы мразь, не дающую страждущему воды испить, — ответил он хрипло на латыни, едва успевая закрыть глаза перед тем, как тяжелый удар пришелся в челюсть.
— Ты смотри, какой умный выискался.
— Не всем же как ты ходить, — сплевывая кровь — боги, хоть теперь языком немного ворочать можно — ответил он. Знал бы, что так выйдет, давно бы вывел Краса из себя.
— Ты смотри, Тристан, договоришься. Язык отрежу — и больше умника стоить из себя не получится.
— Сделай одолжение. С тобой общаться никакого удовольствия, — притворно грустно вздохнул он.
— Ах ты!..
Но продолжить свою фразу римлянин не успел, как и нанести такой вожделенный удар. Некстати оказавшийся рядом Артур со своим учителем взял и испортил все развлечение. Тристан склонил голову набок, рассматривая своего "предводителя", с которым по прибытии в форт, как только высадили его из повозки, познакомили, поставив на колени.
Казалось бы, Арториус Кастус мог его спасти, но так и ничего не сделал, позволив его увести Красу и исполнить "наказание за неповиновение".
— Что здесь происходит? — спросил Пелагий, вглядываясь в его лицо. Этот странный мужчина, от которого ни на шаг не отходил Арториус, перебирал в руке веревку с навязанными узлами.
— Раб... — заметив нахмурившегося Артура, римлянин предпочел исправить свою оплошность, — ваш "рыцарь", — с ненавистью выплюнул Крас это слово и Тристан был полностью согласен с отношением к "почетному" званию. За время путешествия презрительное "рыцарь", каждый раз срывавшееся с уст римлян, звучало как худшее из оскорблений. Мальчишка — Тристан был более чем уверен, что к подобным помыслам Артур не сам дошел, — использовал слишком уж красивые слова, пряча под ними противное что по звучанию, что по содержанию "рабство". Если бы мог, Тристан похлопал бы Краса по-братски по плечу. Только жаль, руки затекли, привязанные к столбу над головой. — Осмелился мне дерзить, командующий.
Наверное, тяжело называть мальчишку в два раза младше себя командующим. Ну, ничего. Переживет такое счастье обездоленный римлянин. Наверное. По крайней мере доживет до того славного момента, когда руки Тристана будут вновь свободны. А вот тогда…
И что "тогда"? Тристан усмехнулся.
Все равно он не сможет его убить, как бы ни ненавидел.
— Руки сильно болят? — признаться, чего-чего, а подобного вопроса он не ожидал, потому, не раздумывая, кивнул. Игра в солдатиков Артура не предусматривала проявления сочувствия к тем, кто пятнадцать лет будет вынужденной игрушкой в руках римлянина. Странно. Может, это все потому, что командующий еще слишком мал? — Крас, развяжи его.
— Но…
— С него достаточно, он усвоил урок, ведь так, Тристан? — мягко улыбнувшись, произнес Пелагий.
Крас, приглушенно ругаясь, разрезал туго затянутые веревки.
Интересно, какой из уроков имел в виду учитель Арториуса? Тот, что, пытаясь спасти друга, можно получить незаслуженное наказание? Или тот, что власть имущие, не разобравшись в сложившейся ситуации, покарают того, чье слово не идет в расчет?
— Ты голоден? — Тристан удивленно взглянул на Артура, растирая запястья. Он знает язык его племени? Тристан было хотел ответить, что командующему не стоит себя утруждать, потому как латынь он понимает, но не успел. Кастус грустно улыбнулся и продолжил: — Прости, не подумал. Следуй за мной.
Может, у римлян такое понятие о гостеприимстве — устроить показательную сцену, а потом, к средине следующего дня накормить вкусным обедом? Тристан в очередной раз поблагодарил светловолосую девчонку, поднесшую ему второе блюдо. Руки уже почти не дрожали, держа ложку.
Пелагий, сославшись на дела, на подходе к таверне, отправившись в, как он сказал, часовню, оставил своего ученика вместе с Тристаном. Командующий спокойно поглощал обед, не поднимая на него глаз. Из угла на него обеспокоенно поглядывал Агровейн.
— Знаешь, — отставив в сторону тарелку, начал было Артур, — я пойму, если ты меня возненавидишь. Сам не представляю, что бы делал, сложись моя судьба волей божьей так, как твоя.
Тристан усмехнулся. Судьба этого римлянина, обреченного с самого рождения править, никак не могла быть хоть отчасти похожей на его судьбу или судьбу любого из тех тринадцати сарматов, сидящих за столом в углу.
"Радовался бы непомерно", — Тристан ласково улыбнулся подошедшей светловолосой девчонке и, переведя взгляд на Артура, тихо спросил:
— Галахад жив?
— В лазарете. С ним все будет хорошо.
Значит, это геройство было не зря. Может, боги все еще слышат своего непутевого сына? Он сжал в руках деревянный кубок.
— Тристан, то, как с вами поступили — это неправильно. Я знаю это, но, увы, изменить не могу. — Артур нахмурился. Сейчас Кастус не казался тем беззаботным и безрассудным юнцом, с которым его вчера познакомили. — Единственное, о чем я тебя попрошу, — доверься мне. Я не подведу тебя.
Чего точно он не ожидал, так это того, что римлянин протянет руку, желая скрепить договор.
И, пожимая предплечье Артура, Тристан прекрасно понимал, что при первой же возможности, — а уж он надеялся, что такая представится, — он попытается бежать.
Потому как еще ни один римлянин не сдержал своего слова.
— Чего застыл, любимец римлян? — усмехаясь, Агровейн мотнул головой, отбрасывая со лба мокрые волосы. — Так и будешь здесь торчать до скончания веков?
Губы Тристана расползлись в улыбке. Слава богам, живой.
— Да тебя пока дождешься — состаришься, — следуя за нырнувшим в чащу Агровейном, произнес он.
— Ну уж прости, не все так быстры, как ты, друг мой. Да и к тому же, ты, надеюсь, понимаешь, что, приведи я за собой римлян, не далеко бы мы смогли уйти.
Только сейчас Тристан заметил отсутствующий рукав и довольно глубокий порез на правой руке Агровейна.
— Как говорит наш дражайший Крас, не подохну, — обернувшись, видимо, догадавшись о причине заминки, ответил Агровейн.
Кивнув, Тристан молча последовал за другом.
Все глубже пробираясь в чащу леса, он никак не мог понять, куда вел его Агровейн, если, судя по ориентирам, они шли строго на запад, а не на юг, где протекала ведущая к морю река.
Близился рассвет. На востоке небо стало светлее.
— Никто из наших не пострадал? — сколько бы они ни жили в форте с римлянами, но все равно частью их войска стать не смогли бы. Даже если бы и захотели.
— Не знаю, не до того было. Видел Гавейна. Он помогал гасить полыхающий дом Артура. — Агровейн замер и резко обернулся к нему. — Понимаю, сейчас, наверное, уже поздно, но лучше уж я спрошу, чем потом получу от тебя нож в спину. — Тристан хотел было возразить, что за бред несет его друг, как услышал: — Ты же понимаешь, что, если пойдешь со мной, дороги назад больше не будет?
— Потому и пошел, чтобы не оставаться с ними, но к чему ты…
— Брат Лагмара, отца Гавейна и Галахада, скрылся тогда в лесах. Исчез. И по истечении срока, долг взыскали с Лагмара, забрав обоих сыновей.
— У меня нет братьев, если ты об этом.
— Но есть сестра, которая однажды станет матерью.
Сардана.
Нет.
Пожалуйста, нет.
Но как же тогда сам Агровейн решился бежать, зная об этом, будучи старшим из шестерых братьев в своей семье?
Где-то совсем рядом хрустнула ветка.
Они бы не успели скрыться при всем желании. Один из пиктов направил в грудь Агровейна копье.
— Так что, Тристан, все еще хочешь пойти со мной?
А разве сейчас, когда второй воин положил стрелу на тетиву и выжидал, когда он совершит свою последнюю ошибку в жизни, у него был выбор?
— Да.
Агровейн, что-то ответив на не совсем понятном языке, осторожно отвел копье от груди и, кивнув второму пикту, подошел к Тристану.
— Не только твой отец обучал тебя языкам, мой друг, не только твой.
_____
* Верный друг — птица редкая
Clint Mansell — Death is the Road to Awe
Автор: znaika
Бета: mary_elizabeth
Фэндом: Король Артур
Персонажи: Тристан/Изольда, Агравейн, Артур/Гвиневра, Галахад, Гавейн, Ланселот, Дагонет, Борс/Ванора
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Драма, AU
Размер: Макси, 82 страницы
Кол-во частей: 8
Статус: закончен
Описание:
Когда от тебя останется пепел, то с первым порывом западного ветра ты вернешься домой.
Посвящение:
Всем фанам КА-2004.
Публикация на других ресурсах:
А оно вам надо-то? По этому упоротому фэндому никому и ничего не надо, лол.
Примечания автора:
Агровейн - тот, кто по фильму числился Merlin's Lieutenant. Чего-то мне показалось, что ребята с ним более чем знакомы, как, собственно, и он с ними.
И да, даешь всем Тристанам по Изольде.
У автора новый сорт чая и новый проигранный спор.
ge.tt/4J70rQm/v/0
Знаю, что из Кольхааса, но очень-очень в тему особенно к последней главе.
Наверное, в этой истории больше всего меня. Пусть я и "провела своего
персонажа через все круги ада" (да, Света, задело), но я люблю его.
Может, жестоко это все было, хотя даже и не "может". Я иначе не видела
этото рассказ.
Глава 1. — Viam supervadet vadens
Когда Ланселот произнес сакральную фразу, что, возможно, было бы лучше, если бы их предки погибли, нежели обрекли своих детей на — "Давайте называть вещи своими именами; хоть раз в жизни нужно быть честными!" — рабство под гнетом римлян, он только усмехался. Но сегодня такие безжалостно правдивые слова, на которые все эти годы почти удавалось закрывать глаза, все же вылезли наружу вместе с болью, увы, не душевной.
Перед глазами стояло необычайно яркое синее небо, ни облачка. Дым от костров пиктов развеял ветер. Где-то там, совсем рядом, шло сражение, и будь у него силы — боже, да хоть какие-нибудь, — он бы не оставил своих братьев. Только сейчас почему-то не было сил и, зажимая рану — ненавистный красный цвет растекся по ладони, — в голубых небесах, таких ярких, как глаза Изольды, он выискивал своего верного пернатого друга, все еще надеясь проститься в последний раз.
Только его все не было.
Все они покинули его в смертный час.
И когда белая вспышка боли промелькнула перед глазами, на какой-то момент ему показалось, что она, его Изольда, вновь, как и раньше, нежно коснулась его щеки.
Он протяжно вдохнул воздух, отчего-то отдающий кровью, — главное, не вспоминать о боли; ее ведь нет, правда? — и, видимо, сжалившийся бог даровал ему забвение.
***
От длительного бега было тяжело дышать. С каждым шагом ему все больше казалось, что еще немного — и он обессиленно свалится на землю. Темно, хоть глаз выколи. И ни огнива в кармане, ни звезды на небе. Только там, вдалеке на севере — за деревьями уже и не видно, — полыхал ярким пламенем форт.
Видимо, он слишком сильно провинился перед своими богами, в которых больше веры не было, раз в самый сложный для него час, — Тристан в этом был уверен — помощи ждать было неоткуда. Искать негде. Не у кого.
Впрочем, как и всегда.
Голоса преследователей не было слышно. Отстали? Неужели? Нельзя-нельзя-нельзя останавливаться. Нельзя позволять себе расслабиться хоть на мгновение. Месяц в небесах сокрыт тяжелыми грозовыми тучами. На дворе июнь, но отчего-то не по-июньски холодно. Холодно не так, как было на корабле, не так, как дома, зимой, не так, как когда-то, когда он ушел под лед, пытаясь доказать сестре, что он крепкий и выдержит все на свете.
А вот сейчас уже доказывать-то некому, да и незачем.
Он грустно усмехнулся, утирая рукавом пот. Серая обветшалая рубаха ни от холода не спасала, ни от жары. Вот она какая, одежда, выданная славными, добрыми, честными римлянами, забравшими их в рабство. Всего лишь на пятнадцать лет.
Холодно было так, будто бездна разверзлась и поглотила его. Та бездна, которой пугал его в детстве отец. А он, как хороший сын, беспрекословно верил и следовал отцовским наставлениям. До того славного дня, когда им рассчитались за давние счета деда. Или прадеда. Кто уж теперь вспомнит, кто из рода навлек беду на семью, выжив в сражении. Да и незачем вспоминать, все равно этого не изменишь.
Слез не было. Ни тогда, ни сейчас. И Тристану отчего-то казалось, что и не будет их никогда. Словно бы умер он в день, когда за зелеными холмами скрылись степи, где он провел детство, рассекая просторы верхом на любимой гнедой лошади, имя которой за время морского путешествия пришлось вытравить из головы, сердца, памяти. Потому что невыносимо было просыпаться под звуки плещущихся волн и видеть полудремные сны, сны-видения, родом из прошлой жизни, где все было так хорошо, так тепло. Где было место солнцу и зеленым степям. Где чувствовалась в каждом вдохе, жесте, мгновении свобода.
Пятнадцать лет, пятнадцать рабов. Пятнадцать мальчишек, лишенных жизни, дома, семьи, ненавидящих свое прошлое, своих предков. И только призрачная надежда на возвращение.
— Когда-нибудь… ты поймешь, Тристан, поймешь, — шептал ему отец, пока дряхлая старуха, заменившая ему мать — да, она была чрезмерно строга, но и ей бы он сегодня рад был, — оттаскивала плачущую сестру в сторону, забирала у двенадцатилетней малышки отцовский меч. Девочка вместо отца хотела защитить своего старшего брата.
"Не пойму, отец, никогда не пойму, как можно отдать своего ребенка врагу, когда-то из милости даровавшему одному из наших предков жизнь", — Тристан так и не решился этого сказать, увы. Он был хорошим сыном. Хорошим.
Наверное, слишком.
Белые волосы и небесного цвета глаза сестренки, полные слез глаза, теплые руки, так крепко вцепившиеся в рубаху — из того полотна, что когда-то еще соткала мать, — и слова "Пожалуйста, вернись, Тристан" преследовали его в кошмарах.
"Пожалуйста, вернись".
Хорошо, что им нужны мальчишки.
Тогда же в горле пересохло. Тогда же его начал бить озноб, который все это время — даже сейчас, когда он устало перешел из бега на ходьбу, — не отпускал, он ласково обнял малышку. Уткнулся лицом в макушку, вдыхая ромашковый аромат ее волос — травы, сохраненные Сарданой еще с самого лета, напоминали о теплом и ласковом солнце, когда вокруг вся степь была усыпана снегом, когда ковыльные поля не пестрели зеленью и ручьи замерзли. И так не хотелось ее отпускать. Ни на миг. Он не хотел оставлять сестру с отцом, не способным защитить своего единственного сына.
Не способным быть таким воином, которым он его сделал.
— Вернусь, что бы ни случилось, Сардана, слышишь. Я вернусь, — утирая слезы сестренки, шептал он ей на ухо и поцеловал на прощание в висок. — Ничто не стоит твоих слез, маленькая. Ты только верь. И однажды, с первым утренним лучом, я приеду.
Ложь сладкая, ложь, которая должна была стать правдой и утешением, почему-то не приносила облегчения ни ему, ни сестре — Сардана только крепче вцепилась в него, будто бы знала, что прощается навсегда.
Навсегда — это долго, усмехался он тогда, со злостью оглядывая толпу, собравшуюся поглазеть на то, как очередной "юный воин" отправится в чертоги "Великого Рима". И чего Тристан никак не мог понять ни тогда, ни сейчас, так это то, почему же отец, прекрасно зная, что однажды история его юности повторится, не скрылся вместе со вновь обретенной семьей где-то в степи, а дожидался славного часа, когда по живую дань приедут римляне.
Прислонившись лбом к дубу, он облизал пересохшие губы. Вот бы найти родник. Где-то в небесах промелькнула молния. До этого тяжелый воздух стал словно еще гуще.
Тристан усмехнулся: видимо, боги этой земли не очень рады пролитой крови. И что бы там ни говорил этот мальчишка Артур о своем великом божестве, сегодня "Он", его "Бог", явно смотрел в другую сторону. Может быть, в сторону дома Тристана, который прошлой ночью в красочном сне ему привиделся.
Скрываться в лесах, пока римляне пытаются погасить пожар, устроенный пиктами, — не лучшая идея. Пытаться добраться к морю — благо путь он запомнил, наверное (Наверное? Боги, помогите хоть раз своему нерадивому сыну), — еще хуже. А дальше оставалось добираться до дома только вплавь. Несколько месяцев.
Он горько рассмеялся. Плечи дрожали, будто он только-только вынырнул из ледяной воды. Только тогда была рядом мать, до смерти перепуганная. Сардана позвала ее сразу же. Тогда мать, пробираясь по тонкому льду, чуть ли не нырнула за ним в воду, а потом, уже в хижине, долго-долго растирала его, озябшего, закутывала в шкуры, отпаивала горячим отдающим горечью ивовым отваром. Даже не ругала его, никак не в силах была нарадоваться, что он жив. А через несколько седьмиц умерла от лихорадки.
Нужно идти, бежать да ползти, в конце концов. Потому как либо пикты, либо жаждущие вернуть в свои заметно поредевшие ряды римляне поймают его. И все — конец славным мечтаниям о свободе.
Свободе, вкус которой он так усердно пытался не забыть.
Подул пронизывающий ветер. Тристан зябко обнял себя за плечи, вглядываясь во тьму. Нет, показалось. Устало перевел взгляд на заживший шрам на предплечье, посмотрел на босые ноги и усмехнулся. Ну, куда уж хуже?
Хуже всего было в море.
Нет, не так. Хуже всего было в море ночью, когда, закрыв глаза, прижавшись к дощатой стене, отдающей солью, обняв себя за плечи, пытаясь не прислушиваться к всхлипам Галахада, младшего из новых воинов Рима, Тристан невольно вспоминал теперь уже ненужные картины из прошлой жизни. Дрожа, кутаясь в попону — плащей, видимо, у римлян не хватило, — он проклинал себя за то, что так и не научился хорошо плавать.
Хотя, что бы это дало?..
От постоянного шума волн, плавного и опротивевшего колебания мутило, тошнота подкатывала к горлу, стараясь вырваться наружу. Тристан, плотно зажмурившись, представлял, как рассекает просторы степи на…
Нет.
Пожалуйста, только бы не помнить. Только бы не помнить.
За тонкой перегородкой слышно было, как волновались лошади. Возможно, грядет очередной шторм. И так хотелось пробраться к ним, успокаивающе пробежаться ладонью по гриве, попытаться убедить, что все будет хорошо. Хотя бы их убедить, потому как сам уже давно простился с верой в светлое будущее. Наверное, тогда, когда первого тяжело заболевшего мальчишку римляне выбросили за борт. Тогда Тристан понял, что все его семь богов глухи к мольбам тех, кто покинул свои земли.
Он остался совершенно один.
Под потолком висела еле горевшая масляная лампа с фитилем из льна кар… — боги, как же говорил Крас, в очередной раз желая своим особым методом — ожег с руки все еще не сошел, — объяснить значение непонятного слова сарматским детям? Тристан зажмурился, пытаясь вспомнить название. Наверное, премудрость латыни он никогда не сможет в полной мере постичь с таким прекрасным учителем, пусть и отец когда-то охотно делился сокровенными знаниями с будущим юным воином Рима.
Предвкушая скорое прибытие в порт, римляне, обязавшиеся присматривать за ними, позволили себе испить вина. И сейчас Крас со своими помощниками, устроившись у выхода из трюма, играли в кости, периодически смеясь, делясь скабрезными шуточками с теми, кто за счастье принял бы вечную тишину от этих верных империи солдат.
— Разве честно так поступать, — Тристан открыл глаза, обернувшись на голос Ланселота. Боги, даруйте этому пустослову безмолвие. Однажды своим длинным языком обречет он себя и всех, кто будет с ним, на погибель. — Разве честно, что двое сыновей Лагмара, вы, Гавейн и Галахад, должны единочасно быть в плену у римлян?
— А что ты предлагаешь? Поделить срок службы надвое? — чуть слышно протянул Гавейн, намочив водой из кувшина край своего "плаща", приложил его ко лбу что-то шепчущего в бреду Галахада. Пару дней назад заносчивый мальчишка бросился в воду. По крайней мере, так сказал Крас, который чуть не пристрелил "беглеца". Тристан усмехнулся, потирая обожженную руку. Не заметь он тогда Галахада, не подбей стрелу, не узнал бы, что фитиль в масляной лампе из карпасийского льна.
— Что вы там лепечете, сучьи дети? — за три месяца пути это выражение почти сроднилось с ними. Уж чем-чем, а бранными словами изъясняться будет довольно просто в Британии, благо учителя были хорошие. Тристан шумно втянул воздух и отвернулся к стене. — Если что-то хотите мне сказать, то изъясняйтесь на языке людей, а не животных, — под одобрительный смех своих сослуживцев, Крас еще отхлебнул прокисшего вина — Тристан слышал как-то раз жалобы одного из солдат, что винцо с душком им достается с обеденного стола декуриона.
— Прекрати, — бросив тяжелый взгляд на сжавшего руки в кулаки Ланселота, сказал он. Сердце в груди трепетало, словно загнанная птичка, под горлом встал ком, мешающий дышать. Агравейн, до этого момента делавший вид, что спит, покачал головой, призывая его к молчанию.
Плотнее закутавшись в попону, он закрыл глаза, предпочтя закончить нелепый спор.
Видимо, не судьба.
— "Прекрати"? Разве ты не понимаешь, что, позволяя им так себя вести, мы навсегда останемся слугами Рима?
— Мы и так их слуги. По крайней мере, пока не выйдет срок, — резко ответил Тристан сквозь сжатые зубы.
— Хуже, щенок, — острие гладиуса впилось под левую скулу. И когда этот пропойца успел подойти? Тристан уперся головой в стену и зажмурился. Ну давай же, давай, и свобода, отобранная на пятнадцать лет, вновь будет с ним.
"Пожалуйста, вернись".
Сардана, чистое голубое небо, зеленые травы, покрытые росами… И ветер, несущий аромат, воспоминания о котором ничто и никто не сможет отобрать.
Сердце неприятно кольнуло. Он открыл глаза.
— Вы — рабы. А знаешь, как раньше поступали с рабами? — Крас пьяно улыбался, нависая над ним. Еще немного — и Тристан дотянулся бы до кинжала в ножнах, висящего на поясе римлянина. — Беглым купировали уши, чтобы все знали, с кем имеют дело, если еще раз осмелится эта скотина бежать. А таким, как ты, — Крас понизил голос, сильно надавив, чиркнул острием по его лицу, оставив кровящую глубокую отметину на скуле. Тристан вцепился руками в попону, — непослушным ублюдкам, делали отметки на лице. Теперь не скроешься…
— Крас, прекрасно, что ты решил в преддверии дома в очередной раз преподать урок вежливости, — Гектор, ударив кубком по столу и ненароком сбросив пару монет на пол, поднялся. — Но что ты скажешь декуриону Марку Ливию, если завтра он не досчитается своих детишек?
Римлянин подошел поближе, склонился над ним, будто бы желая рассмотреть дело рук своего товарища.
— Не подохнут, — хмыкнул Крас, наступив на ладонь Тристана. — Была б моя воля, давно бы избавился от таких, как ты. — Римлянин схватил его за подбородок, дыша в лицо винным перегаром. Тристан еле сдержался, чтобы не плюнуть в наглую морду и закусил губу. — Ишь ты, несимметрично, — и черкнул лезвием по второй скуле.
Тяжелые капли медленно стекали по лицу.
Уж чего точно предположить Тристан не мог, что в таких вот "сражениях" придется проливать кровь. Протянув руку вперед, он осторожно и незаметно вытащил из ножен кинжал, положил его себе под ногу и невольно слизнул дорожку, которую оставила капля отвратительного красного цвета. Темными каплями кровь стекала на рубаху.
— Ты что, совсем ополоумел? — Гектор оттолкнул Краса в сторону, выбив из рук гладиус. Люций поднялся из-за стола и направился к своим друзьям, поставив на столешницу стакан с костями. — Оставь детей в покое, идем, еще в кувшине есть вино.
Только когда Крас с Гектором отошли в сторону, он смог спокойно вдохнуть. Тыльной стороной ладони утер кровь, брезгливо вытер руку о "плащ". Люций как-то странно на него смотрел, будто бы никак не мог решиться, стоит ли ему что-то сказать или нет, и, развернувшись, направился к своим, подняв гладиус Краса.
Под дружный гогот римлян и звон соприкасающихся кубков, к нему подсел Агровейн.
— Спрячь, пока он пропажи не заметил, — Агровейн осторожно протянул руку к его лицу и отвел в сторону прилипшие к ране пряди. — Что, Тристан, с боевым крещением?
От этого воистину римского выражения, набившего оскомину за время пути, передернуло.
— Боевое крещение будет тогда, когда эта мразь захлебнется своей кровью, — улыбнувшись кончиками губ, ответил он в тон — нет, не другу — товарищу по несчастью.
И впервые, когда Агровейн участливо похлопал его по плечу, Тристан пожалел, что так тяжело сходится с людьми.
Полыхнула очередная молния, рассекая иссиня-черные небеса на две части. Скоро, скоро начнется дождь, который скроет следы. Отлепившись от дерева, тяжело вдохнув, Тристан вновь продолжил свой путь.
Глупо сейчас кричать на весь лес "Агровейн!". Так же глупо, как и было бежать из лагеря. Но лучше уж погибнуть здесь, чем провести еще пару дней в форте римлян. В бездну, в бездну их всех. Только сам же прекрасно понимал, что такой судьбы Артур, Дагонет, Борс, Гавейн со своим братишкой, даже этот непомерно болтливый Ланселот не заслуживали.
Незачем злиться на тех, кто невиновен. Особенно когда еще живы те, кто такой судьбы достойны.
— Мало тебе досталось? — Тристан не замечал ранее, что так тихо Агровейн может подкрадываться. А он-то думал, что сложнее всего было выждать, когда все уснут. По-видимому, уснули не все. Холодная рука товарища по несчастью закрыла рот. — Не шуми и как можно медленнее давай назад. Не хватало еще, чтобы эти проснулись, — кивнул в сторону Краса, Люция и Гектора. Все же вино сделало свое дело. Даже если бы Крас и не был такой скотиной, каковой имел обыкновение быть, то хотя бы за чудовищный храп его хотелось бы прирезать.
Половица на удивление не заскрипела под их весом; тихо возвращаясь в свой угол, Тристан оглядывался по сторонам. В неярком свете лампы он заметил взирающего на него исподлобья Ланселота.
— Скажи мне, друг мой, — усевшись рядом с ним, до боли сжав запястье так, что пришлось пальцы все же разжать, Агровейн легко подхватил кинжал, — у тебя не все в порядке с головой, да? — понизив голос, спрятав за голенище оружие, продолжил: — Ладно, сам подохнуть хочешь, но остальных зачем за собой-то тянешь? Думаешь, они пощадят нас?
Едкий шепот был еле слышен за громовым храпом. Но отчего-то Тристану упорно казалось, что не только Ланселот прислушивался к словам Агровейна. Что-то жалобно пролепетал Галахад, видимо, жар еще не спал.
А они действительно рассчитывают на пощаду? Правда что ли? Тристан хмыкнул и закусил губу. Что Агровейн хочет, чтобы он сказал? Ему просто нечего сказать, кроме как гадкого от своего содержания и послевкусия — "Прости". Он хмуро опустил голову, упершись подбородком в грудь, и обнял колени руками.
Волны мерно разбивались о борт, убаюкивая. Тепло, исходящее от сидящего рядом Агровейна, успокаивало грозу, бушевавшую внутри. Боги. Он же чуть не убил человека. Пусть и римлянина. А что больше всего пугало Тристана, так это то, что подвернись еще раз такая возможность, он бы попытался вновь без зазрения совести.
Лампа мерно раскачивалась под потолком. Неяркий свет создавал по углам причудливые тени, похожие на те, что отбрасывало пламя костра дома.
— Кто у тебя остался там? — придвинувшись поближе, накинув на него подобие плаща, спросил Агровейн. Незачем уточнять, где это заветное "там". Тристан горько усмехнулся.
Отец, Сардана и старая Алма, заменившая мать.
Только почему же от воспоминаний об отце и Алме не трепетало сердце, не сжималось в груди, не бежала быстрее кровь, не билась в голове страшная мысль, "А что если…"?
Первому сидеть в тишине надоело Агровейну, Тристан уже к ней давно привык. Пробурчав себе под нос излюбленное ругательство его отца, тот закатил рукав рубахи. На запястье красовался кожаный браслет с надписями.
— Видишь? Не только тебе пришлось кого-то там оставить.
Тристан не спросил, кого пришлось покинуть Агровейну. Пять имен в тусклом свете лампы были еле различимы, но он смог прочесть. Судя по тому, как нахмурился собрат по несчастью, об оставленном за морем прошлом больно думать не только Тристану. Римляне разрушают семьи, забирая из дому детей, заставляя платить из поколения в поколение жизнью за милость, дарованную одному из далеких предков. Облизнув пересохшие губы, Тристан произнес:
— Сестренка.
Кубок, качающийся по столу, громко звякнул, задев опустевший графин. Никто из верных воинов Рима не открыл глаз.
— Вот и живи ради нее. Пятнадцать лет — это не так уж и много, если не…
— Считать? — он выдавил из себя тихий смешок.
— И это тоже. Но я хотел сказать, не делать глупостей, Тристан. А это, — Агровейн указал в сторону голенища, — пока побудет у меня. Если… — парень криво усмехнулся, — добрый страж все же начнет поиски своего оружия, то первым делом проверит тебя. Похоже, он тебя любит.
— Безмерно.
Безумно хотелось спать, будто бы усталость всех этих дней разом навалилась. Подавляя зевок, он старательно пытался не позволить глазам закрыться.
— Спи уже, любимец римлян. Я постерегу твой сон, — почти смеясь, прошептал Агровейн. И тот холод, гнездившийся в груди Тристана три месяца, на мгновение сменился теплотой. Сказав чуть слышное "спасибо", хмуро глянув на разглядывающего его Ланселота, Тристан закрыл глаза.
Гремел гром в небесах. До условленного места осталось совсем немного, только сил бежать уже не было. И почему нет дождя тогда, когда он так нужен?
Хоть бы с ребятами было все хорошо.
Тристан усмехнулся. Нашел время, когда стоит переживать за тех, кто остался в догорающем форте. Если так хотел остаться, то зачем бежал?
И когда он взобрался на пригорок, первые капли долгожданного дождя упали ему на лицо. Расставив руки в стороны, запрокинув голову, раскрыв рот, Тристан жадно ловил влагу. Вот он, вкус свободы.
Начавшийся ливень все усиливался. Молнии рассекали черные небеса. И впервые за долгое время на сердце было так спокойно, будто он уже нашел свой путь домой.
____
* Дорогу осилит идущий (Сенека)
B.Santigrey – The black rain
Глава 2. — Amicus verus — rara avis
— Тебя никогда не интересовало, почему же эти проклятые сарматы так сильны? — хрипло смеющийся голос — это определенно не то, что хотелось бы слышать после смерти. Тем более, если говоривший принадлежал к пиктскому племени. Отчего-то не было слышно пения райских птиц, да хотя бы песен соловья. Странно. Неужели жив? Удивляться времени не было — левую сторону вновь пронзило болью, окончательно убеждая в том, что жизнь все же не покинула бренное тело. Он тяжело втянул воздух. В горле пересохло, в голове набатом стучала кровь.
— Ну что же, у нас есть удивительная возможность узреть источник силы, — ответил второй, растягивая гласные, касаясь холодной рукой его шеи. Чуть приоткрыв тяжелые веки — перед глазами были две размытые тени — Тристан заметил, что такой длинный и тяжелый день сменился сумерками.
Боль растекалась по всему телу. Пальцы почему-то не слушались, он, как ни старался, не смог сжать в руке кинжал, когда тот, второй пикт, стал разрезать доспех.
— Ты смотри, стеганка-то какая хорошая была. Даже жаль резать.
Прищурившись, всматриваясь в силуэты этих двоих, Тристан пытался понять, отчего же его собратья не стали его искать.
Неужели они проиграли?..
— Главное, чтобы его жаль не было, — усмехнулся старец, пнув Тристана по голени. А потом, видимо, заметив, что он очнулся, обнажил зубы в некрасивой ухмылке. — Фидах, смотри-ка, сармат-то еще живехонек.
Стон, так усердно сдерживаемый, все же вырвался из груди. Тристан чуть слышно прошептал "Воды", хотя уже не особо надеялся на то, что эти двое ему помогут. Судя по украшениям и татуировкам на раскрашенных лицах, его нашли падальщики, и даже если его бог и всесилен, то вряд ли он смог бы прогнать этих мерзких созданий.
— Ишь ты, еще на своем что-то лепечет, — старик сделал глоток из бурдюка и закашлялся, услышав отповедь товарища.
— Значит, товар ценнее будет, — не отрываясь от своего дела, ответил второй, разрезая рубаху Тристана. — За сердце живого сармата дадут вдвое больше золота. Тем более этого, — пикт со злостью сплюнул на землю.
То, что погибнет он на поле боя, Тристан понял еще с самого прибытия в Британию. Но чтобы так… даже в своих самых отчаянных предположениях он не смог бы этого предугадать.
Силы все не было, руки пробивала мелкая дрожь. Он прошелся сухим языком по пересохшим губам.
Там, в небесах, промелькнула тень. Долгожданная тень, сопутствующая ему в каждом бою и, видимо, ставшая предвестником его смерти.
"Где же ты раньше был, друг мой?" — вглядываясь ввысь, Тристан растянул губы в улыбке. Все же попрощаться удалось. И на том спасибо.
Фидах, или как там его, замер с занесенным кинжалом в руке, читая молитву богине войны. Тристан прекрасно знал, что за этим последует. Будет сегодня работа волхву. Ночью, когда взойдет полная луна, обмакнув острия мечей в его крови, новое поколение пиктов станет частью братства иниш, которое много лет назад он оскорбил своим отказом.
"Нет, сестренка, я не вернусь домой", — Тристан глубоко вдохнул и закрыл глаза, заметив занесенный над грудиной кинжал. Он останется здесь, со своей Изольдой.
Тело прошило новой волной боли, когда возвышавшийся над ним пикт упал на него, аккурат надавив на раненный бок коленом. Не видно было, из-за чего так сильно закричал старик, но было прекрасно слышно, как очередная стрела со свистом пролетела по воздуху.
Тристан растерянно замер, услышав голос того, кому так отчаянно желал смерти:
— Если бы не твоя куропатка, стал бы ты еще и любимцем пиктов, — убрав стрелу в колчан, а лук за спину, Агровейн, оттащив распростершегося на Тристане пикта в сторону, склонился над ним. — Рад тебя видеть живым, Тристан. Гоури, Мар, пошевеливайтесь, здесь раненый.
И когда телега, поскрипывая, катила в сторону леса, лежа рядом с ранеными пиктами, которые бесстрашно сражались под знаменами Артура, Тристан задавался вопросом, на который по-настоящему боялся получить ответ.
Неужели все его братья полегли на поле брани?
***
Останется только голос прежним, да. А еще, наверное, цвет глаз. Ведь когда-то мать рассказывала, что в детстве и он был таким же светлым, как и Сардана. А может, и голоса не останется. Как бы он тогда узнал ее по прошествии стольких лет?
Подойдя к разлогому вязу, до нитки промокший, он уже жалел о своей выходке постоять в самый разгар ливня на холме. Дождь все еще продолжался, мерная капель клонила в сон, и Тристан отчаянно боролся с холодом, сотрясающим озябшее тело. Устроившись у корней дерева, он обхватил себя за плечи. "Ну, хотя бы жажда не мучает", — усмехнулся он, устало прислоняясь головой к почти сухой и почти теплой древесине вяза.
По прибытии томившиеся в трюме лошади пытались скрыться в порту от своих славных хозяев. Видимо, не только сарматским детям римляне были неприятны, отметил Тристан, кутаясь в "плащ". Кое-как втиснув четырнадцать мальчишек в крытую повозку, Крас, закрыв выходы мешковиной, велев им заткнуться, усевшись на козлах, повез их к "новому дому".
Галахаду лучше не становилось. Гавейн, не сомкнувший за прошлую ночь глаз, едва-едва боролся со сном.
Зачем было забирать этого мальчишку, ровесника его сестры, сюда? Неужели великие воины не понимали, что, забрав этого ребенка, они обрекают его на погибель? Верилось с трудом.
— Как пить дать не доедет он до форта, — нахмурившись, произнес Борс.
— Неужто лекарем заделался, знаток? — едко прошипел Ланселот, скидывая с себя жалкое подобие плаща, и укутал раскашлявшегося Галахада. — Ты смотри, о чем ни спросишь, на все у тебя ответ есть.
— А ты спроси у меня, что я с такими заносчивыми юнцами, как ты, делал, — подавшись вперед к Ланселоту, зло ответил старший из "воинов Рима".
Многие из ребят, предчувствуя последующую драку, отодвинулись к матерчатым стенам повозки, не желая быть задействованными в подобном. Тристан потер переносицу. Ну вот, опять. Неймется Ланселоту устроить бой, пусть даже со своими соплеменниками, с которыми он должен быть единым целым.
— Кончайте собачиться. Чего-нибудь дельное предложить в силах? — высокий парень, Дагонет, передал Гавейну бурдюк с водой. — От ваших распрей парнишке легче не станет, а если есть желание кулаки почесать, то уж будьте добры, дотерпите до форта.
Агровейн предостерегающе отрицательно покачал головой, видимо, заметив в его глазах решимость. Сглотнув горькую слюну, потерев саднящую щеку, Тристан произнес:
— У римлян есть лекарство.
Наверное, все же зря сказал. Только понял он это чуть позже, едва сдерживая порыв врезать Ланселоту. Кто-то жестоко пошутил, сказав, что младший из "юных римских конников" — это Галахад.
— Вы смотрите, кто заговорил! Да скорее сами боги ниспошлют нам лекарство, чем мы у них помощи допросимся.
— Не переусердствуй, сравнивая этих жалких червей с богами, Ланселот, — касаясь голенища, по-видимому, достав кинжал, улыбаясь, ответил Агровейн. — Лучше бы ты язык учил так усердно, как пытаешься себе среди нас нажить врагов.
— Врагов? Среди вас? — презрительно протянул Ланселот, собираясь еще что-то добавить, но был остановлен Тристаном.
— Люций поможет, если его попросить.
— Да, он нашу речь поймет, как же. Единственный, кто понимает это…
— В бездну Краса. Меня обучил языку отец, — сцепив зубы, отведя взгляд в сторону, сказал Тристан. В повозке стало тихо. Снаружи доносился смех римских конников. Идея, поначалу казавшаяся безумием, приобретала с каждым мгновением все больше красок.
Расталкивая товарищей по несчастью в сторону, Агровейн дошел до задней стенки повозки, провел рукой по ткани. Тристан поднялся со своего места, передал плащ Гавейну и в полнейшей тишине, разбиваемой только тяжелым дыханием Галахада, подошел к, как оказалось, другу.
— Любимец римлян, я надеюсь, ты бегаешь так же хорошо, как говоришь, что знаешь язык. Люций ехал впереди, придется знатно пробежаться.
— Знаю.
— Уверен, — уже тише, склонившись к самому уху, прошептал Агровейн, — что оно стоит того? Они поймут. Тебе же есть еще куда вернуться, есть к кому. Не забирай у себя эту возможность.
— Если я этого не сделаю, то заберу возможность у него, — обернувшись, он посмотрел на Галахада, ободряюще улыбнулся Гавейну и, кивнув Агровейну, дождавшись, когда тот вспорет мешковину, выпрыгнул из повозки.
Приземление назвать удачным было очень сложно. Левое колено разбито, лошадь следовавшего за повозкой Гектора испуганно встала на дыбы. Ускоряясь, слыша ругань Краса вслед, Тристан уже знал, что последующая расплата за проступок, который по идее должен спасти жизнь его собрату по несчастью, может стоить ему гораздо большего, чем шрамы на лице.
Вырвавшись вперед, Тристан заметил на серой в яблоках лошади Люция.
— Люций… помогите. Одному из… наших плохо, — едва переводя дыхание, выпалил он. Римлянин удивленно взглянул на него, но лошадь все же остановил, жестом указав поднявшим было копья воинам успокоиться.
Странно, что ни один из солдат не схватился за лук. А может, это и к счастью, отметил про себя Тристан, распрямляя плечи.
— Что ты сказал?
Прохлада раннего утра пробралась под тонкую рубаху, неприятно холодя разгоряченное от бега тело. Он невольно вздрогнул и, глядя в ярко-зеленые глаза римлянина, произнес тот довод, который вчера спас ему жизнь:
— Что вы скажете декуриону Марку Ливию, если завтра он не досчитается своих детишек?
Бросив вожжи, спрыгнув с козел, к нему бежал Крас, обнажив гладиус.
Боги, только бы успеть.
— Ты знаешь латынь?
Он кивнул.
— Если вы не дадите ему лекарство, он обречен.
— Ну, щенок, ты доигрался, — удар пришелся аккурат в живот, Тристан не успел сгруппироваться. Разве что согнулся от боли и зажмурился, когда Крас собирался было нанести следующий.
— Оставь его. Я тебе сказал, оставь его, Крас. Вы, двое, — указав на спешихшився воинов Рима, Люций отдал приказ, — отведите парня в повозку. Скажите Гектору, чтобы принесли лекарство. А что до тебя…
Дальнейшую ругань Люция Тристану послушать не дали, волоком потащив его к собратьям. Он поймал себя на мысли, что с удовольствием послушал бы продолжение начавшегося спора между римлянами. Но, видимо, не всем желаниям суждено сбыться. Даже таким крохотным.
— Все выходите, живо! — крикнул воин, подведя Тристана к повозке. Он в недоумении посмотрел на римлянина.
— Но один из них не может идти. Позвольте хотя бы ему остаться внутри.
— Тебя кто-то…
— Кастор, оставь, — сказал подоспевший Гектор и, дождавшись, когда собратья Тристана выбрались из повозки, забрался внутрь, где остались Галахад с Гавейном. — А ты, — римлянин указал на него рукой, — пойдешь со мной. Давай, поднимайся.
Сквозь разрез в мешковине в повозку пробивалось солнце. Проведя рукой по ткани, Гектор только хмыкнул и сорвал серое рубище.
— Я так понимаю, кинжал Краса, исчезнувший на судне, у вас? — воин бросил на Тристана пристальный взгляд. — И когда ты спрыгнул, твои собратья избавились от оружия, верно я говорю?
Какая в бездну разница, куда делся кинжал? Ему-то откуда об этом знать? Сжав руки в кулаки, он опустился рядом с зовущим в бреду мать Галахадом.
Сердце пропустило удар.
— Таков был план, — чуть слышно, вперившись взглядом в белого как снег мальчишку, произнес Тристан, потирая ушибленный правый бок. Как ни крути, но Крас силен, будь он неладен.
Римлянин криво ухмыльнулся и подошел к зашедшемуся в кашле Галахаду, коснулся его лба и нахмурился. Достал из холщевой сумки металлическую кружку и продолговатый пузырек с неизвестной настойкой, от которой по повозке разнесся аромат липы и тот почти забытый запах ивовой коры.
А после, закончив свои манипуляции (Гектор даже странно пахнущей мази не пожалел, щедро намазав грудь мальчишки), уже у выхода, предупредив, что в случае, если Галахаду станет хуже, то стоит его позвать, наверное, впервые за все путешествие по-доброму улыбнулся.
— До форта еще полдня пути. Не переживай, твой друг будет жить.
Тогда же, оставшись с Галахадом и Гавейном, ловя недовольные взгляды собратьев по несчастью, вынужденных из-за него идти пешком до самого форта, Тристан впервые искренне молился семи богам, вынужденно выслушивая заунывные оповеди священника, которого римляне в наказание оставили с ними в повозке.
— Спасибо, что спас его, — произнес Гавейн, заработав неодобрительный взгляд священнослужителя, вынужденного остановиться в своей истории о прославлении римского божества.
— Еще не спас, — чуть слышно ответил Тристан, положив смоченный водой край попоны на лоб Галахада. И невольно задумался, чего же ему будет стоить спасенный, как выразился Гектор, "друг".
Странно, где же пропал Агровейн? Неужели что-то пошло не так и его схватили? Да быть такого не может.
Он прислушался. Только листья шелестели на ветру, да моросящий дождь все никак не прекращался.
В животе противно заурчало. Тристан поморщился — нашел время голод напомнить о себе.
Ничего, он подождет еще немного и будет продвигаться вглубь леса, к реке. И если… Ждать того, кто уже не сможет прийти, — верх глупости. А там, в чаще, уже будет легче — нужно только следовать за течением, и он выйдет к морю.
— Дай мне воды.
— Еще раз и на латыни, — отпивая из бурдюка, усмехаясь, произнес Крас.
— Дай мне воды.
— Я не понимаю твоего лепета, Тристан. Будь примерным мальчиком, и скажи это на латыни.
Солнце было в зените. Казалось, боги возненавидели его за что-то. За что-то, за что прощения ему нет, как бы он ни старался, ни вымаливал. За несдержанное перед матерью обещание, наверное.
Из раздумий его вывел голос Краса.
— Так что, вспомнил, как вода будет на латыни? — наклонив бурдюк так, чтобы живительная влага лилась рядом с лицом Тристана, спросил воин. И, обещая всем своим богам, что оросит кровью этого римлянина землю, Тристан растянул губы в улыбке.
— Что же скажет тебе твой бог, когда ты предстанешь пред ним в день страшного суда, Крас? Ведь даже мои боги покарали бы мразь, не дающую страждущему воды испить, — ответил он хрипло на латыни, едва успевая закрыть глаза перед тем, как тяжелый удар пришелся в челюсть.
— Ты смотри, какой умный выискался.
— Не всем же как ты ходить, — сплевывая кровь — боги, хоть теперь языком немного ворочать можно — ответил он. Знал бы, что так выйдет, давно бы вывел Краса из себя.
— Ты смотри, Тристан, договоришься. Язык отрежу — и больше умника стоить из себя не получится.
— Сделай одолжение. С тобой общаться никакого удовольствия, — притворно грустно вздохнул он.
— Ах ты!..
Но продолжить свою фразу римлянин не успел, как и нанести такой вожделенный удар. Некстати оказавшийся рядом Артур со своим учителем взял и испортил все развлечение. Тристан склонил голову набок, рассматривая своего "предводителя", с которым по прибытии в форт, как только высадили его из повозки, познакомили, поставив на колени.
Казалось бы, Арториус Кастус мог его спасти, но так и ничего не сделал, позволив его увести Красу и исполнить "наказание за неповиновение".
— Что здесь происходит? — спросил Пелагий, вглядываясь в его лицо. Этот странный мужчина, от которого ни на шаг не отходил Арториус, перебирал в руке веревку с навязанными узлами.
— Раб... — заметив нахмурившегося Артура, римлянин предпочел исправить свою оплошность, — ваш "рыцарь", — с ненавистью выплюнул Крас это слово и Тристан был полностью согласен с отношением к "почетному" званию. За время путешествия презрительное "рыцарь", каждый раз срывавшееся с уст римлян, звучало как худшее из оскорблений. Мальчишка — Тристан был более чем уверен, что к подобным помыслам Артур не сам дошел, — использовал слишком уж красивые слова, пряча под ними противное что по звучанию, что по содержанию "рабство". Если бы мог, Тристан похлопал бы Краса по-братски по плечу. Только жаль, руки затекли, привязанные к столбу над головой. — Осмелился мне дерзить, командующий.
Наверное, тяжело называть мальчишку в два раза младше себя командующим. Ну, ничего. Переживет такое счастье обездоленный римлянин. Наверное. По крайней мере доживет до того славного момента, когда руки Тристана будут вновь свободны. А вот тогда…
И что "тогда"? Тристан усмехнулся.
Все равно он не сможет его убить, как бы ни ненавидел.
— Руки сильно болят? — признаться, чего-чего, а подобного вопроса он не ожидал, потому, не раздумывая, кивнул. Игра в солдатиков Артура не предусматривала проявления сочувствия к тем, кто пятнадцать лет будет вынужденной игрушкой в руках римлянина. Странно. Может, это все потому, что командующий еще слишком мал? — Крас, развяжи его.
— Но…
— С него достаточно, он усвоил урок, ведь так, Тристан? — мягко улыбнувшись, произнес Пелагий.
Крас, приглушенно ругаясь, разрезал туго затянутые веревки.
Интересно, какой из уроков имел в виду учитель Арториуса? Тот, что, пытаясь спасти друга, можно получить незаслуженное наказание? Или тот, что власть имущие, не разобравшись в сложившейся ситуации, покарают того, чье слово не идет в расчет?
— Ты голоден? — Тристан удивленно взглянул на Артура, растирая запястья. Он знает язык его племени? Тристан было хотел ответить, что командующему не стоит себя утруждать, потому как латынь он понимает, но не успел. Кастус грустно улыбнулся и продолжил: — Прости, не подумал. Следуй за мной.
Может, у римлян такое понятие о гостеприимстве — устроить показательную сцену, а потом, к средине следующего дня накормить вкусным обедом? Тристан в очередной раз поблагодарил светловолосую девчонку, поднесшую ему второе блюдо. Руки уже почти не дрожали, держа ложку.
Пелагий, сославшись на дела, на подходе к таверне, отправившись в, как он сказал, часовню, оставил своего ученика вместе с Тристаном. Командующий спокойно поглощал обед, не поднимая на него глаз. Из угла на него обеспокоенно поглядывал Агровейн.
— Знаешь, — отставив в сторону тарелку, начал было Артур, — я пойму, если ты меня возненавидишь. Сам не представляю, что бы делал, сложись моя судьба волей божьей так, как твоя.
Тристан усмехнулся. Судьба этого римлянина, обреченного с самого рождения править, никак не могла быть хоть отчасти похожей на его судьбу или судьбу любого из тех тринадцати сарматов, сидящих за столом в углу.
"Радовался бы непомерно", — Тристан ласково улыбнулся подошедшей светловолосой девчонке и, переведя взгляд на Артура, тихо спросил:
— Галахад жив?
— В лазарете. С ним все будет хорошо.
Значит, это геройство было не зря. Может, боги все еще слышат своего непутевого сына? Он сжал в руках деревянный кубок.
— Тристан, то, как с вами поступили — это неправильно. Я знаю это, но, увы, изменить не могу. — Артур нахмурился. Сейчас Кастус не казался тем беззаботным и безрассудным юнцом, с которым его вчера познакомили. — Единственное, о чем я тебя попрошу, — доверься мне. Я не подведу тебя.
Чего точно он не ожидал, так это того, что римлянин протянет руку, желая скрепить договор.
И, пожимая предплечье Артура, Тристан прекрасно понимал, что при первой же возможности, — а уж он надеялся, что такая представится, — он попытается бежать.
Потому как еще ни один римлянин не сдержал своего слова.
— Чего застыл, любимец римлян? — усмехаясь, Агровейн мотнул головой, отбрасывая со лба мокрые волосы. — Так и будешь здесь торчать до скончания веков?
Губы Тристана расползлись в улыбке. Слава богам, живой.
— Да тебя пока дождешься — состаришься, — следуя за нырнувшим в чащу Агровейном, произнес он.
— Ну уж прости, не все так быстры, как ты, друг мой. Да и к тому же, ты, надеюсь, понимаешь, что, приведи я за собой римлян, не далеко бы мы смогли уйти.
Только сейчас Тристан заметил отсутствующий рукав и довольно глубокий порез на правой руке Агровейна.
— Как говорит наш дражайший Крас, не подохну, — обернувшись, видимо, догадавшись о причине заминки, ответил Агровейн.
Кивнув, Тристан молча последовал за другом.
Все глубже пробираясь в чащу леса, он никак не мог понять, куда вел его Агровейн, если, судя по ориентирам, они шли строго на запад, а не на юг, где протекала ведущая к морю река.
Близился рассвет. На востоке небо стало светлее.
— Никто из наших не пострадал? — сколько бы они ни жили в форте с римлянами, но все равно частью их войска стать не смогли бы. Даже если бы и захотели.
— Не знаю, не до того было. Видел Гавейна. Он помогал гасить полыхающий дом Артура. — Агровейн замер и резко обернулся к нему. — Понимаю, сейчас, наверное, уже поздно, но лучше уж я спрошу, чем потом получу от тебя нож в спину. — Тристан хотел было возразить, что за бред несет его друг, как услышал: — Ты же понимаешь, что, если пойдешь со мной, дороги назад больше не будет?
— Потому и пошел, чтобы не оставаться с ними, но к чему ты…
— Брат Лагмара, отца Гавейна и Галахада, скрылся тогда в лесах. Исчез. И по истечении срока, долг взыскали с Лагмара, забрав обоих сыновей.
— У меня нет братьев, если ты об этом.
— Но есть сестра, которая однажды станет матерью.
Сардана.
Нет.
Пожалуйста, нет.
Но как же тогда сам Агровейн решился бежать, зная об этом, будучи старшим из шестерых братьев в своей семье?
Где-то совсем рядом хрустнула ветка.
Они бы не успели скрыться при всем желании. Один из пиктов направил в грудь Агровейна копье.
— Так что, Тристан, все еще хочешь пойти со мной?
А разве сейчас, когда второй воин положил стрелу на тетиву и выжидал, когда он совершит свою последнюю ошибку в жизни, у него был выбор?
— Да.
Агровейн, что-то ответив на не совсем понятном языке, осторожно отвел копье от груди и, кивнув второму пикту, подошел к Тристану.
— Не только твой отец обучал тебя языкам, мой друг, не только твой.
_____
* Верный друг — птица редкая
Clint Mansell — Death is the Road to Awe
@музыка: B.Santigrey – The black rain, Clint Mansell — Death is the Road to Awe
@темы: отпусти меня, чудо-трава, любовь всей жизни моей, часть N, играя в автора